Николай Гумилёв

солнца свет,
И в торжествующем эфире
Мерцанье ласковых планет.

зрелость, вершина, остриё) — одно из модернистских течений в русской поэзии 1910-х годов, сформировавшееся как реакция на крайности символизма.
Преодолевая пристрастие символистов к «сверхреальному», многозначности и текучести образов, усложненной метафоричности, акмеисты стремились к чувственной пластически-вещной ясности образа и точности, чеканности поэтического слова. Их «земная» поэзия склонна к камерности, эстетизму и поэтизации чувств первозданного человека.

С. Городецкий, М. Зенкевич, В. Нарбут

отказ от мистической туманности, принятие земного мира в его многообразии, зримой конкретности, звучности, красочности; — стремление придать слову определенное, точное значение; — предметность и четкость образов, отточенность деталей; — обращение к человеку, к «подлинности» его чувств; — поэтизация мира первозданных эмоций, первобытно-биологического природного начала; — перекличка с минувшими литературными эпохами, широчайшие эстетические ассоциации, «тоска по мировой культуре».

знаю я, куда уйду,
Когда победно отблистаю
В моем сверкающем саду.
«Credo»
<Осень 1905>

таким чудесным образом, когда события в ней непременно повторялись дважды, словно поиски нужной рифмы для гармонии и упорядочения были предопределены какими-то высшими силами. Попробуем перелистать страницы биографии интереснейшего из поэтов Серебряного века.

позора, Он никогда не говорит о Боге.
Его уста — пурпуровая рана От лезвия, пропитанного ядом; Печальные, сомкнувшиеся рано, Они зовут к непознанным усладам.
И руки — бледный мрамор полнолуний, В них ужасы неснятого проклятья, Они ласкали девушек-колдуний И ведали кровавые распятья.
Ему в веках достался странный жребий - Служить мечтой убийцы и поэта, Быть может, как родился он — на небе Кровавая растаяла комета.
В его душе столетние обиды, В его душе печали без названья. На все сады Мадонны и Киприды Не променяет он воспоминанья.
Он злобен, но не злобой святотатца, И нежен цвет его атласной кожи. Он может улыбаться и смеяться, Но плакать… плакать больше он не может.

им на стене камеры Кронштадтской крепости, где он провёл последнюю ночь перед расстрелом.

В час вечерний, в час заката каравеллою крылатой проплывает Петроград. И горит на рдяном диске ангел твой на обелиске, словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен, я поэт, моряк и воин – не поддамся палачу. Пусть клеймят клеймом позорным – знаю, сгустком крови чёрным за свободу я плачу.

За стихи и за отвагу, за сонеты и за шпагу... Знаю, строгий город мой в час вечерний, в час заката каравеллою крылатой отведёт меня домой.

о подробностях расстрела Гумилева: «Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т.е. от чекистов, членов расстрельной команды). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает...»

Кодекс чести русского офицера во времена Российской Империи (1904 год): «Сердце – женщине, душа – Богу, долг – Отечеству, честь – никому».

Офицерские погоны Н. Гумилёва

обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжёлого железного креста…
«Дон Жуан»

простоватая девушка. Когда Гумилёв сделал ей предложение, она упала на колени и заплакала: «Нет, я не достойна такого счастья!» Но счастья и не случилось. 5 августа 1919 года состоялся официальный развод Гумилёва с Ахматовой, после чего он уехал с новой юной женой в Бежецк знакомить с родителями, которые жили теперь в уездном городе, неподалёку от их бывшего имения Слепнёво. 14 апреля 1920 года у них родилась дочь Елена

всех мирах грядущим правит Бог, В его руке стремительное время. Он дал нам час, пьянящий как вино, Как дантов ритм неповторимый. Решись, иль мгла вползет в окно, А радость унесется мимо.

Бежецк, Тверская область

знакомится с актрисой петербургских театров Ольгой Высотской. Там отмечался юбилей Константина Бальмонта. Гумилев подсел за столик, где сидела Высотская с подругами. В начале лета Гумилёв присылает ей открытку: «Целую ручки и всегда вспоминаю. Напишите в Порт-Санд в июле месяце, куда прислать вам леопардовую шкуру». И сонет «В ночном кафе мы молча пили кьянти...»

Все забыл я, что помнил ране, Христианские имена, И твое лишь имя, Ольга, для моей гортани Слаще самого старого вина.

труппы Вс. Мейерхольда. В 1930 году окончил Соликамский лесной техникум, в 1934 году – Ленинградскую лесотехническую академию, в этом же году арестован, несколько лет провел в лагере. После реабилитации в 1955 году работал экономистом, в 1959 году получил звание доцента экономических наук. Публиковал стихи в периодических изданиях. Успел дожить до выхода в свет многочисленных сборников поэзии, прозы и драматургии своего знаменитого отца. Всю жизнь работал над книгой о Н. Гумилеве, но успел обнародовать только мемуары матери.

ждала тебя столько долгих лет! Для любви моей расстоянья нет.
– В стороне чужой жизнь прошла моя, как украли жизнь, не заметил я.

 
– Жизнь моя была сладостною мне, я ждала тебя, видела во сне.
Смерть в дому моём и в дому твоём. – Ничего, что смерть, если мы вдвоём.

Орест Высотский приводит в своих воспоминаниях (“Николай Гумилёв глазами сына” М., “Молодая гвардия”, 2004”) последнее стихотворение отца, датированное августом 1921-го, адресат которого не установлен:

дикой щели,
Потонувшей в густом плюще.

В 1992 году Гумилёв был реабилитирован

Крест-кенотаф

взоры зверя.
Как чёрный рот трагической личины,
Меня зовут распахнутые двери.
Иду. А занавес высоко поднят,
Освещены глубокие кулисы.
Из-за колонны женщина выходит, -
Та женщина... Её зовут Актрисой.   
Уже давно на яркий перекрёсток
Ей Мельпомена властно указала,
И, щедрая, с расцвеченных подмостков
Она отчаянье бросает в залу.
Идут часы. Когда с последним словом
Падет на доски занавес пурпурный,   
Наш черный хор своим прославит рёвом
Земную страсть, что стала на котурны.
* Коту́рн (платформы) — высокий открытый сапог из мягкой кожи на высокой подошве.
Как повседневная обувь котурны были по средствам только обеспеченным людям. Котурны использовались актёрами при исполнении трагических ролей — они зрительно увеличивали рост актёра, делали его поступь более величавой, как то и подобало персонажам трагедий

Маргарита Тумповская
1891—1942

Марсовом поле Гумилёв знакомится с женщиной, от красоты которой захватывало дух у каждого мужчины. Это была Лариса Рейснер - воплощение женственности, но мужского склада ума и характера.

Марина Поспехова.
«Сон о любви»

сердце бережёшь другому.
Зато, когда перед бедою Я обессилю, стиснув зубы, Ты не придёшь смочить водою Мои запёкшиеся губы.
В часы последнего усилья, Когда и ангелы заблещут, Твои сияющие крылья Передо мной не затрепещут.
И ввстречу радостной победе Моё ликующее знамя Ты не поднимешь в рёве меди Своими нежными руками.
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой Мне было нестерпимо больно.
(«Прощанье». Август 1917 — весна 1918)

Стихи, адресованные Елене Дюбуше, резко выделяются на фоне остальной любовной лирики Гумилёва. Не потому, что они лучшие, а потому, что впервые он думал не о своей, а о чужой жизни, любил не только прекрасную внешность, но и душу, впервые хотел не поклоняться, а беречь, защищать, лелеять это юное трогательное существо. Стихи покоряют не свойственной Гумилёву нежностью и человечностью.

чудные деялись сами…
Позабыв Золотую Орду, Пестрый грохот равнины китайской, Змей крылатый в пустынном саду Часто прятался полночью майской.
Только девушки видеть луну Выходили походкою статной,- Он подхватывал быстро одну, И взмывал, и стремился обратно.
Как сверкал, как слепил и горел Медный панцирь под хищной луною, Как серебряным звоном летел Мерный клекот над Русью лесною:
«Я красавиц таких, лебедей С белизною такою молочной, Не встречал никогда и нигде, Ни в заморской стране, ни в восточной.

Но еще ни одна не была Во дворце моем пышном, в Лагоре: Умирают в пути, и тела Я бросаю в Каспийское море.
Спать на дне, средь чудовищ морских, Почему им, безумным, дороже, Чем в могучих объятьях моих На торжественном княжеском ложе?
И порой мне завидна судьба Парня с белой пастушеской дудкой На лугу, где девичья гурьба Так довольна его прибауткой».
Эти крики заслышав, Вольга Выходил и поглядывал хмуро, Надевал тетиву на рога Беловежского старого тура.