Джон (Пантелеймон) Мануссакис. Бог после метафизики

Август 13, 2022

Главная
Музыка
Джон (Пантелеймон) Мануссакис. Бог после метафизики

Содержание

2. Феноменологическое слушание музыки может выделить три основные черты, обеспечивающие свободу музыки от уз концептуального мышления и
3. Было бы ошибкой рассматривать гимн как еще одну форму речи («поющуюся речь»); гимнодия несомненно принадлежит к
4. По мнению св.Григория, весь космос звучит и оглашается величественной гармонией, музыку которой составляет согласие многочисленных созданий
5. Язык разворачивается во времени. Каждое мое предложение «занимает» время; слова произносятся одно за другим в последовательности,
6. Высшим проявлением музыки является литургическое песнопение. «Повем имя Твое братии моей, посреде церкве воспою Тя» говорит
7. «О чем невозможно говорить, – говорит Марион, – о том следует не молчать» (ИД, 185), –
8. Когда речь идет о Боге, подходит либо все, либо ничего, точнее, все и ничего одновременно. В
9. Что отличает гимн от обыденного языка и повседневной речи, так это именно тот факт – возможно,
10. При чтении слова схватываются и постигаются разумом; при доксологическом песнопении, напротив, слова становятся пространнее и вместительнее,
11. Не что иное, как ухо обусловливает мою постоянную открытость к слову Вселенной. Высказывания вещей непрестанно бьются,
12. На этой плеве (hymen), именуемой барабанной перепонкой, внутреннее измерение моего тела встречается с внешним миром –
13. Пытаясь дать объяснение девственному Рождению, никак не объясняемому ни Писанием, ни Преданием, отцы Церкви внимательно вчитывались
14. На создание Богом человека (Адама) человечество отвечает воссозданием человека в Новом Адаме (Христе). Хотя и создание,
15. В своих повседневных делах мы сталкиваемся с подобным парадоксом, когда делаем паузу, позволяя говорить Другому, когда
17. Скачать презентацию

Слайд 2

Феноменологическое слушание музыки может выделить три основные черты, обеспечивающие свободу музыки

от уз концептуального мышления и отличить музыку от языка:
(а) отсутствие у музыки референции (за музыкой не стоит никакая «реальность», на которую она бы указывала),
(б) отсутствие у музыки интенции (язык музыки не определен, благодаря чему и возможна ее пресловутая универсальность), и
(в) отсутствие в музыке рефлексии (язык музыки непосредствен) .

Слайд 3

Было бы ошибкой рассматривать гимн как еще одну форму речи («поющуюся

речь»); гимнодия несомненно принадлежит к музыке (словесной музыке, т.е. песнопению). Говорить и петь – это две различные способности человеческой личности, и одну нельзя свести к другой. В речи мы используем язык (или же язык находит себе выражение в наших речевых актах); в пении же, с другой стороны, мы создаем музыку .
В этом случае наше тело становится инструментом, звуком которого является песнопение .

Слайд 4

По мнению св.Григория, весь космос звучит и оглашается величественной гармонией, музыку

которой составляет согласие многочисленных созданий . В этой «музыке сфер» (или «небесном песнопении», как выражается Григорий Нисский ) человеческий ум оказывается не только слушателем, но и участником. Ведь человек есть микрокосм – миниатюрный образ вселенной – и как таковой он не может не участвовать в создании этой священной музыки. Доказательства этого Григорий находит в самом человеческом теле, созданном, кажется, нарочно для песнопения. В этой перспективе, аутентичная экзистенция человека (в отношении к нему самому и к его месту в космосе) состоит во вплетении своего голоса в неумолкающее пение великого славословия вселенной.

Слайд 5

Язык разворачивается во времени. Каждое мое предложение «занимает» время; слова произносятся

одно за другим в последовательности, которая означает продолжительность. Язык подчиняется темпоральности мира сего, за пределами которого он перестал бы существовать. Поскольку язык (интериоризованный в мысли) обусловливает рефлексию, время становится неотъемлемой частью нашего мыслительного процесса.
Музыка это единственное искусство, которое разворачивается во времени, и все же времени не принадлежит, но открывает иную темпоральность – не хронологическую, а кайрологическую. Более того, оба термина, кайрос и эксайфнес, принадлежат дискурсу, который можно назвать одновременно эсхатологическим, мистическим и литургическим.

Слайд 6

Высшим проявлением музыки является литургическое песнопение. «Повем имя Твое братии моей,

посреде церкве воспою Тя» говорит один из Псалмов (Пс.21:23), и Послание к евреям придает этим словам новый смысл, цитируя их в христологическом контексте (Евр.2:12). Именно в литургическом славословии «возвещается Божие имя». Эта интуиция нигде не высказана столь живо и широко, как в трактате Дионисия О божественных именах. На протяжении этого трактата (самого пространного во всем его корпусе) Дионисий постоянно заменяет глагол «говорить» (λε’γειν) и производные от него глаголом «воспевать» (ὑμνεῖν), когда в предложении речь идет прямо или косвенно о Боге .

Слайд 7

«О чем невозможно говорить, – говорит Марион, – о том следует

не молчать» (ИД, 185), – а петь литургические гимны. Таким образом, гимн становится методологическим via tertia Ареопагита, средним путем между крайностями катафатического языка и апофатического молчания. Исследуя классические образцы гимнографии иудейской и христианской традиций, мы не можем не заметить, что в гимне субъект перестает высказываться как авторитетное, уверенное или надменное Я. Он продолжает говорить, но здесь мы слышим уже совсем другой голос – голос, который молит, просит, жаждет, обещает, надеется и даже требует.

Слайд 8

Когда речь идет о Боге, подходит либо все, либо ничего, точнее,

все и ничего одновременно.
В гимне непроходимая стена Рая становится преодолимой (поскольку мы можем наименовать Неименуемого) и все же она сохраняется и уважается (поскольку это именование Бога не выражается в панэнтеистическом (от греч. πᾶν ἐν θεῶ , «все в Боге») познании, которое размывало бы различие между Богом и творением). Благодаря гимну далекий Бог оказывается потрясающе близко к нам. С другой стороны, только тут мы понимаем, что сама дистанция Божьего отдаления, отсутствия, молчания и порождает музыку гимна – музыку, от которой падают стены.

Слайд 9

Что отличает гимн от обыденного языка и повседневной речи, так это

именно тот факт – возможно, очевидный сам по себе и все же немаловажный, – что гимн поется, а не говорится. На самом деле, при богослужении ничего не читают (как читается обычный текст), – здесь все (даже текст Писания, и в особенности текст Писания) поют или интонируют. Чтение и речь принадлежат тварному порядку: читая что-либо, я пытаюсь схватить смысл. В тварном мире язык передает значение и служит дидактическим целям (его задача – информировать или научить, объяснить или доказать). Богослужение отображает эсхатон, где нет нужды в дидактическом языке . Язык эсхатона – славословие (доксология), то есть песнопение (гимнология).

Слайд 10

При чтении слова схватываются и постигаются разумом; при доксологическом песнопении, напротив,

слова становятся пространнее и вместительнее, это они обступают и захватывают нас. Как пишет Павел к филиппийцам, «говорю так не потому, чтобы я уже достиг, или усовершился; но стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус» (Флп.3:12) . Павел не в силах постигнуть Христа – у него нет никакого представления о Нем, кроме одного: он пленен Им; быть «постигнутым» Христом – это единственное доступное нам понятие. Таким образом, Павел выворачивает наизнанку знаменитый Декартов принцип за века до его провозглашения: Он думает обо мне, следовательно, я существую (cogitur; ergo sum).

Слайд 11

Не что иное, как ухо обусловливает мою постоянную открытость к

слову Вселенной. Высказывания вещей непрестанно бьются, подобно волнам, о берег моих ушей. Звуки поступают в это великое вместилище днем и ночью, когда я сплю и когда бодрствую. Даже если мне удалось бы устранить все звуки, доносящиеся извне, один за другим, от самых громких до едва ощутимых, в конце концов я удивился бы, внезапно заметив, что и само мое тело непрестанно звучит, вслушавшись в постоянный ритм собственного дыхания и сердцебиения. Двери ушных раковин никогда не закрываются – «в высшей степени символично, что у нас есть веки только на глазах, – но не на ушах» ( Hans Urs von Balthasar, Explorations in Theology)

Слайд 12

На этой плеве (hymen), именуемой барабанной перепонкой, внутреннее измерение моего тела

встречается с внешним миром – миром, сигнализирующим о себе бормотанием и пульсацией, мельчайшими квантами звуковых волн, в которые я постоянно погружен с головой. Поистине, если слепота нарушает мою связь с вещами, то глухота скорее угрожает моим отношениям с людьми.
При слушании я всегда оказываюсь получателем (on the receiving end). Слуховое восприятие – занятие пассивное, в нем проявляется уязвимость «субъекта». Мое зрение, подобно взгляду Медузы, превращает все вокруг в объекты – по сути, оно берет в плен все, чего ищет. Однако в слушании все наоборот – это я оказываюсь плененным «вещью», испускающей звук – «вещью», которую я не могу превратить в объект восприятия, поскольку я не обязательно ее вижу или, тем паче, «знаю».

Слайд 13

Пытаясь дать объяснение девственному Рождению, никак не объясняемому ни Писанием, ни

Преданием, отцы Церкви внимательно вчитывались в эпизод Благовещения в Евангелии от Луки и обнаружили скрытую внутри рассказа слуховую образность.
Наконец, они нашли разумным говорить о вхождении Слова в девственное тело посредством органов слуха («ведь чувство слуха– естественный путь для слов») .
«Я слышала Слово, Я зачала Слово, Я произвела Слово», – восклицает Дева в гомилии святого Прокла .
Взаимная связь между произнесенным словом (благовещение) и услышанным словом (зачатие ), за которой лежит диалектика безмолвия и звука, для великих витий V-VI вв. была неисчерпаемым источником красноречия, без которого не обходилась ни одна проповедь, большая или маленькая.

Слайд 14

На создание Богом человека (Адама) человечество отвечает воссозданием человека в Новом

Адаме (Христе). Хотя и создание, и Воплощение – дела Отчей любви, все же рождение Христа не могло произойти без ответа Марии. Поэтому Мариино fiat mihi («Да будет Мне по слову твоему»; Лк.1:38) повторяет и дополняет Божье fiat («Сотворим человека»;Быт.1:26). Обе формулы творения отображают один и тот же парадокс: как Бог создает мир в самоумалении, ограничивая Свою волю, так и Мария дает согласие на Божий замысел о Воплощении, добровольно отлагая Свою волю: Да будет Мне...

Слайд 15

В своих повседневных делах мы сталкиваемся с подобным парадоксом, когда делаем

паузу, позволяя говорить Другому, когда удерживаем свой язык, чтобы предоставить Другому свое ухо. Когда мы прислушиваемся к другому человеку (horen), мы добровольно капитулируем перед Другим, уступая его претензиям на наше внимание. Мы не просто слушаем Другого; пока мы слушаем его или ее, мы принадлежим (gehoren) не себе, а другому человеку. Таким образом, мы проявляем послушание (Gehorsam), подобное подчинению Марии благовестию Ангела. И подобным образом всякое внимательное слушание способно создать место для рождения чего-то нового.